Тамбовский коллекционер, создатель частного литературно-художественного музея долгое время не давал интервью. Издание «Право68» решило исправить ситуацию – узнать, что думает Сергей Николаевич о некоторых последних событиях и исторических личностях. В течение многих лет наш собеседник занимался русской иконой – собирал ее, консультировал людей, взаимодействовал с епархией. Связь поддерживает до сих пор. Первым делом мы спросили Денисова о самовольном возведении православного храма в районе стадиона «Динамо».

– Как вы относитесь к таким действиям? Интересы церкви уже не первый раз идут вразрез с позицией горожан.

– Один из местных чиновников мне сказал: «У духовенства нет времени на это всё, они не могут заниматься мирскими делами – это монахи, пусть они молятся, делают храмы, а мы им должны помогать». В данном случае землю могут потом взять, так как на ней будет объект капитального строительства. Не удивлюсь, если в час икс половина церковной земли и собственности окажется в чьих-то руках.

Есть на то основания. На моей памяти дочери известного священнослужителя, когда его не стало, давали отступные. Другой пример – в 90-е Коваль передал епархии из краеведческого моршанского музея огромный объем исторических реликвий, икон, даже соборное уложение. Где эти вещи? Спрашивал – говорят: вопросы к прежнему руководству епархии.

– В Рассказовском районе сейчас под видом сохранения старых икон идет их изъятие. Вроде есть хранилище. О странном предложении членам тамбовского обкома КПРФ рассказали местные жители.

– Эта тема мне неизвестна, но могу рассказать следующее. Я ходил по домам, предлагал деньги. Семьи нуждались, но не расставались с иконами: «Батюшка сказал, в алтаре повесит. Если отдам кому-то, в аду буду кипеть». А меня тогда милиция брала как эксперта, я говорил, какой век, ценность – тогда много грабежей было. В алтари заходили, там нету. Всё у попов дома. Я сам у них покупал. Единственное, иконы вешают, когда дарят бандиты. У меня, кстати, некоторые люди покупали для храма. Одна даже мироточит и исцеляет – в Спасо-Преображенском монастыре.

– Считаете нужным переименование части улицы Комсомольской в улицу Архиепископа Луки? Был бы он за это?

– Исходя из моего общения с пятью десятками человек, которые знали Луку лично, я бы сказал, что он огрел бы дубиной правящего архиерея за эту инициативу. Луке не дали поехать на Архиерейский собор – священник Леофёров подложил слабительное. Это описано в источниках. Испугались. Он бы разнёс всех иерархов. Очень скромный человек был, добрый, хотя резкий, не терпел несправедливость.

– Расскажите, пожалуйста, о Луке, отношении к нему людей. Как вы занялись этой личностью?

– Он себя считал хирургом. А к богу он пришел, мое личное мнение, из-за того, что не мог перенести смерть горячо любимой жены.

Некоторые старые священнослужители и бабки говорили, что он спелся с богохульной светской властью – но это были ортодоксы. Что касается гонений… Ссылаюсь на мнение академика Лисичкина, который является внучатым племянником Луки: ввиду его активной врачебной деятельности и нетерпимости к халатности во профессиональной среде, его фигура вызывала ненависть у определенной категории медработников, они писали на него доносы.

Страдания Луки в лагерях – это обычная утка. Он никогда не прекращал своей хирургической практики. Всегда был вольный. Жил скромно. Когда приходилось оперировать крупных партийных работников из НКВД, всегда вешал в операционной икону. Когда требовали ее снять, он заявлял, что оперировать не будет. Лука – молодец.

Разговоров о нем до 2000-го года практически не было. Близился юбилей епархии. У меня функционировал музей на Горького, 49. Мы начали готовить соответствующую выставку, и тут открылась тема Луки. Довольно случайно. Тогда я активно общался со старожилами, вел коллекционерскую деятельность. Несколько человек передали мне некоторые материалы, имеющие отношение к архиепископу Луке. Мы решили сделать маленькую экспозицию по нему.

Потом, опять же случайно, мы вышли на отца Ивана. В середине 40-х он учился в 8-й школе и ходил в расположенную рядом Покровскую церковь после занятий. Лука заметил очень молитвенного, активного мальчика и сделал его пономарем в церкви. Отец Иван дал список лиц, кто работал с Лукой и контактировал. Мы всех обходили и собирали экспонаты. Набрали их не на витрину, а на целую комнату в музее – полноценная выставка.

– Какая была реакция?

– Доходило до разных смешных историй. Когда мы открывали выставку, музейные работники, видя предметы медицинского и духовного значения, говорили, а где написано, что это вещи Луки. Отец Иван стоял сзади меня в рясе и говорил: «Это Луки вещи, он мне сам их подарил. В эти шахматы он меня в доме Зайцева (где сейчас музей архиепископа – прим. ред.) учил играть».

Экспозиция Луки была долго. Приезжали, приходили люди знавшие его, передавали экспонаты. Получился маленький его музей. Один московский гость сказал, Денисов за месяц сделал по Луке больше, чем весь город за прошедшее время. Через 10 или больше лет открыли музей Луки. Меня об этом даже не оповестили, хотя некоторые вещи забирали у меня через подставных лиц. В начале 2000-х можно было за миллион рублей выкупить весь дом, сделать ремонт и открыть музей. Но на банкеты в честь юбилея Луки было потрачено, по моим сведениям, гораздо больше. Я предлагал свои услуги, меня никто не слушал.

– Встречали ли вы неточности в рассказах о Луке?

– Да, лгут на Луку. Один вопиющий пример. В тамбовской газете вышел материал «Вот так благословил», о том, как среди ночи в дом, где жил Лука, залез вор. Увидел на шее архиепископа золотой крест, начал потихоньку снимать. Лука сделал вид, что спит, а сам взял бутылку с шампанским, стоявшую в изголовья, и огрел незадачливого грабителя.

Комментарий отца Ивана: никакого золотого креста у Луки не было, у него был обычный нательный крест. А облачение на церковные праздники с утварью хранилось в ризнице Покровского собора. У него даже серебряного креста не было. Была панагия этого металла. Во-вторых, Лука не мог дома иметь шампанского. После очень сложных операций редко себе позволял выпить 20 грамм разведённого спирта.

– Каковы были отношения Луки с советской властью? Некоторые говорят, что он был чуть ли ни антисоветчиком.

– Не был. Дважды он говорил: «Если бы я не был монахом, я бы был коммунистом» (в 20-е годы на допросе и в конце 40-х). Если бы Лука был антисоветчиком, разве он вошел бы в контакт с властью? Он получил Сталинскую премию первой степени. На доске, прикрепленной на доме, ошибочно написано «лауреат государственной премии».

Не могу сказать, в чем были разногласия с РПЦ. Он не разрешал себе заменить рясу, ходил в старой, штопаной. На Архиерейском соборе, скорее всего, он бы обличил церковников за роскошество. Хотя в то время они были еще совестливые. Дружил с ними в 70-х, знаю нынешних. Очень изменились. Всегда были богатыми, но страсти к деньгам, как сейчас, не было. И в то время в священники не шли случайные люди. Кого теперь только нет в попах – десантники, бывшие силовики. Где деньги, там и определённый круг людей – готовых менять свою позицию, люди-флюгеры.

– Вторая тема, о которой нам хотелось бы с вами поговорить, это антоновский мятеж. Много ли вымыслов по поводу него?

– В интернете ссылаются на архив, который нашел в песке на полу Казанского собора Борис Сенников, известный как краевед и историк. Мы с ним вместе вели раскопки. Архива там никакого не было, за исключением вороха гнилых бумаг – в основном бракоразводные процессы 1920-50-х годов. Были несколько допросов крестьян по делу Антонова, никаких распоряжений, приказов.

Второй анекдот – по поводу портрета Петра Токмакова, одного из руководителей восстания. Я покупал антиквариат, давал объявления. Иногда ехать было лень, назначал место встречи. Мужик принес мне масляный портрет. Художник слабый. Наверно, человеку дали второю медаль героя, и его кто-то в окопе нарисовал. Сенников спросил, нужен ли мне этот военный. Я сказал, что нет, протянул мужику бутылку и отдал картину Борису. На второй день он сказал, что вглядывался в портрет, это Токмаков. Мужик, у которого в сарае висела работа, потом сказал, что изображен был брат его деда, участник Первой мировой войны, умер до гражданской.

В Иоанно-Предтеченском храме мы с Сенниковым отыскали дверь, на которой, по легенде, часовой очертил штыком силуэты Антонова и его брата. Я не видел линии. Борис взял дверь, одно время она лежала у него во дворе, куда потом делась, не знаю. Вообще мы познакомились году в 80-м. Или года через два после, когда на территории Казанского монастыря работал экскаватор. Здесь были склепы. Весь город участвовал в раскопках.

– Ведутся споры, кто был более жесток, красные или белые, антоновцы. Есть ли у вас свидетельства тому или иному?

– Среди мусора, о котором я говорил выше, в храме я наткнулся на листки с следующим текстом: в случае появления в вашем населенном пункте представителей продразверстки, вязать их и везти в волость. На один визит реальных красных, я считаю, был десяток визитов бандитов. Собирались, делали себе липовые мандаты. Грабили, кто хотел. Пользовались тем, что крестьяне безграмотные. Давайте хлеб! Одного-двух нагайкой, или убьют. Это формировало представление о советской власти.

– Что скажите о газовых атаках при подавлении восставших?

– Удушающим газом на Тамбовщине был только хлор, лежал на пересечении Лермонтовской с Маркса и в ГУМе, использовался для дезинфекции семян. Чтобы умереть от хлора, надо его выпустить очень много и чтобы ветер был в одну сторону. У немцев в битве при Ипре это получилось, но там были баллоны с дом. Хлор – тяжелый газ, боится воды, залезает в окопы. Но применение его у нас – бред какой-то – в лесу, где болота. Сколько его надо! Его использовали, но как психологическое оружие. Потому что много было ветеранов Первой мировой, которые газ сами не видели, но слышали о нем. Люди разбредались, сдавались в плен.

Группа энтузиастов в 90-е ездила в Кипец, притащили срезы деревьев, отдали в микробиологическую лабораторию. Там ничего не нашли. Если была бы сильная концентрация, газ перешел в соли. Когда я ездил за кладами по районам, положительных отзывов об антоновцах не встречал.

– Может быть, знаете о каких-то конкретных случаях.

– Участник событий Ишин в Двориках жил, рассказывал, что с антоновцами нянькались: ты его хватай, связывай, еду дай и вези в Тамбов для допроса. А вообще всех огулом амнистировали. Расстреливали только тех, кто принимал участие в зверских убийствах красногвардейцев.

В одной деревне мои архаровцы нашли деда, который поведал о пяти мешках золота. Его отец был обходчик станции, он сам мальчиком. Ночью зашли в дом антоновцы, он испугался, спрятался в курятнике. На подводе было пять мешков, их побросали в колодец, а потом кинули туда гранату. Я выезжал, действительно, остатки от сруба, всё завалено. Мои товарищи до осени копали. Мешки нашли, но в них было не золото, а останки человеческие. Пытались скрыть злодеяние. Своих бы похоронили.

– Что думаете о расстрелах и заложниках?

– В районе сквера «Сочи» массовых захоронений антоновцев не было. Единичные могли быть. Надо учитывать, что братские могилы были при эпидемиях. Например, отец Василий Реморов, по некоторым данным, умер в заключении. Но его дочь показала могилу на Петропавловском кладбище.

Ее рассказ о том, как она с матерью оказалась в заложниках… Пришли утром два красноармейца: «Пойдемте, вы заложники». Сказали, что забирают семьи священников, жандармов, царских офицеров. «Возьмите еды. Кормить не будут». По дороге заходили в дома, нас оказалось человек 20. Отвели в Дворики. Загородки не было. Люди сидели на траве, на тряпках, не понимая, зачем их привели. Ходили четыре солдата. Грудных детей никто не ел или траву, колючей проволоки не было, пьяные китайцы никого не насиловали.

В приказном порядке сказали сидеть и не расходиться. Сидели день, ночь, еще день. Приходили родственники, приносили еду, махорку. Потом сказали расходиться. Власти сделали так, видно, для того, чтобы кто-то сдался, но это оказалось никому не нужно. Грех, но не считаю, что большой. в то время было много неразберихи, дураков полно. В ВЧК потом стали отбирать самых лучших. Об этом говорил председатель военного трибунала 40-й армии Александр Федорович Карасев, но об этом, о его участии в Великой Отечественной – отдельная история.

Интервью подготовили Антон Веселовский и Артём Александров